Согнувшись, воин Владычицы со стоном опустился на колени; развернувшись быстро, точно дикая кошка, принцесса прыгнула вперед, надеясь дотянуться мечом до холеного лица Владычицы…

Атор соскользнул с седла, и один короткий взблеск его кривого симитара отбросил Арьяту обратно к возку.

— Не убивать! Взять только живой! — Крик Владычицы ударил, точно хлыст.

«Зачем я ей? Неужто… Камни Халлана? Которые нельзя снять с трупа?!»

Рука Арьяты вырвала из-за пазухи заветный мешочек. Считанные секунды оставались в ее распоряжении, и она потратила их на то, чтобы со всей отпущенной ей богами и отчаянием силой ударить голубоватым клинком гномов по заветной святыне Халлана.

Раздался хруст, Арьята рванула завязки, и на снег просыпалась разноцветная каменная крошка.

У Атора вырвалось глухое проклятье:

— Убить!!

— Нет!! Она все равно нужна мне живая! — выкрикнула Владычица, однако голос ее теперь отнюдь не был глумливым.

В Арьяту полетели брошенные тупым концом копья, от двух она уклонилась, но третье сбило ее с ног; на принцессу тотчас навалились, в один миг связав по рукам и ногам.

— Теперь отойдите! — приказала воинам Владычица.

— И я? — с глухим недовольством заметил Атор.

— Ты? Ну конечно же, нет, — с удивившей Арьяту поспешностью поправилась повелительница Халлана.

— Ты, негодная тварь, проведешь остаток своих дней в подземелье, — процедила сквозь зубы Владычица принцессе; ярость превратила прекрасное лицо в ужасную маску. — Если бы Камни остались целыми, я подарила бы тебе свободу… в определенных пределах, конечно же. А так — за свои деяния надо отвечать!

— Может, ее лучше все-таки убить? — мрачно бросил Атор. — Ты ведь помнишь пророчество насчет тех Камней, моя госпожа?

— Глупые суеверия, — отмахнулась Владычица. — Я ничего не боюсь… особенно когда ты рядом. Суй ее в мешок! Отвезешь в дворцовые подземелья. Тела убрать! Следов не оставляйте…

— Нас учить не нужно, — криво ухмыльнулся Атор, делая знак своим головорезам.

Через несколько дней за бывшей наследницей принцессой Халлана медленно затворилась железная дверь упрятанного глубоко под землю потайного каземата.

Над головой принцессы Арьяты нависал низкий каменный потолок. Крошечная камера — четыре шага длиной, три — шириной, убогий лежак из неошкуренного горбыля с торчащими сучками, в дальнем углу — дыра, откуда остро разило нечистотами, под самым потолком в противоположной от двери стене — крохотное зарешеченное оконце. Однако не следовало полагать, что через него можно было видеть — пусть даже через решетку — голубое небо или золотистое солнце, единственную отраду узника. Это оконце выходило всего лишь в другой тюремный коридор, только ярусом выше; и пробивавшийся через закопченное стекло свет был не более чем тусклым отблеском чадных факелов. Почти все время Арьята проводила в полумраке.

И все же она не сдавалась. Когда схлынуло отчаяние первых дней, она стиснула зубы и решила жить наперекор всему, жить, чтобы хотя бы этим досадить ненавистной захватчице.

Она не позволяла себе подолгу лежать. Четыре шага — это тоже расстояние. Она сотни и тысячи раз за день отмеряла эти четыре шага, пока не начинали гудеть от усталости ноги. Она упорно загружала работой каждую мышцу своего тела и увеличивала нагрузки, насколько позволяла скудная тюремная пища…

Она заставляла себя вспоминать все, что когда-либо прочла. Она сама придумывала пьесы и мысленно разыгрывала их; и каждый день она во всех подробностях вспоминала ненавистный облик Владычицы — чтобы еще больше подхлестнуть себя гневом. Она твердо верила, что выйдет отсюда…

И еще она часто вспоминала свой удар, обративший в мелкое крошево заветные Камни Халлана. Ей начинало казаться, что в этом ей был дарован знак, — разве мог обычный меч, пусть даже и очень хорошей стали, раздробить с одного раза магические кристаллы? И кроме того, она помнила ласковое и теплое прикосновение к ее пальцам этой каменной крошки, словно верно служившие ее предкам талисманы прощались со своей хозяйкой. Порой, когда мрак в камере становился совершенно непроглядным, Арьята замечала слабое алое свечение вокруг своих пальцев; в такие минуты она, обнаженная, ложилась на жесткие доски и гладила, гладила этими светящимися пальцами свое тело, словно надеясь тем самым уберечь его от разрушительного действия неволи.

И тело ее действительно упорно сопротивлялось недугам. Шли месяцы, они слагались в годы, а принцесса по-прежнему чувствовала себя полной сил и бодрой, прохаживавшиеся по телу ладони ощущали не дряблый жирок, а упругость мускулов; ум ее не отупел, сознание не помрачилось. Она научилась не обращать внимания на тяготы заключения, не биться в рыданиях и не молить своих палачей о помиловании.

Она ждала, ведя счет дням по регулярным сменам караула.

Она ждала чуда.

* * *

— Трогваар! Трогвар! Да где же ты, пострел, иди обедать! — точь-в-точь как любая мать в Халлане, звала непоседливого Трогвара супруга Вестри, Регомонда, под чьей неусыпной опекой оставался мальчишка.

Миновало семь лет, как Вестри и его родня обосновались в Круглой долине, как, не мудрствуя лукаво, именовали они свое обиталище. Жизнь их текла тихо и бестревожно, крутые откосы гор надежно отгородили гномов от бед и тревог большого мира. Ни тролли, ни койары не беспокоили их; время от времени Вестри, соблюдая строжайшую тайну, осторожно наведывался в родные места, встречаясь с двумя-тремя особо доверенными друзьями — койары, после того как что-то произошло в их главной крепости, оставили лесных гномов в покое, вдобавок избегая стычек с троллями Царицы Маб, показавшими себя большими мастерами войны в чащобах.

Почти все свое время Вестри посвящал воспитанию Трогвара. Принц с одинаковой легкостью говорил как на языке людей, так и лесных гномов — от него не скрывали, что он — Человек. Не таясь, Вестри рассказывал едва научившемуся понимать его речь Трогвару о дальних странах, о городах Людей, и каждый его рассказ непременно заканчивался словами: «Когда минет еще три зимы (потом — две, потом — одна), мы с тобой отправимся туда».

Трогвар рос крепким и здоровым — гномы умеют отыскивать особо полезные травы и коренья. Ловкий и гибкий, точно белка, он мог взобраться на любое дерево, на любую скалу; более того, Вестри преодолел врожденное отвращение этого народа к воде и научил Трогвара плавать ловчее выдры, хотя при этом на берегу озера толпилось все семейство, пока Вестри не разгонял их суровыми окриками.

В четыре года Трогвар получил свой первый лук; в семь редкая его стрела летела мимо цели, если только могла достичь ее. Как мог, Вестри пытался обучить своего воспитанника владеть хотя бы палкой, однако здесь не преуспел, поскольку не слишком-то хорошо умел сам.